Тема электронных и бумажных книг имеет странную особенность: она уже успела многим наскучить, но при этом разговор, кажется, даже не успел начаться. Или вернее – он почти всегда начинается с середины: форматы противопоставляются друг другу до того, как была продумана разница между ними. Как если бы главное различие пролегало в области личных предпочтений, вроде радости от размещения в планшете Британской библиотеки или отсутствия необходимости ставить на подзарядку томик Платона.

Рясов: Помимо спора «ретроградов» и «новаторов» существует еще один, на мой взгляд, куда более важный вопрос, который можно определить как семиотическую разницу. Я полагаю, что особенности восприятия текста на бумаге и на экране неидентичны.

Книги и электронные устройства принадлежат к разным культурным кодам, каждый из этих носителей имеет свои пределы возможностей. И прежде чем приобретать новую версию ридера или из принципа читать книги только в библиотеках, кажется, стоит осмыслить эти пределы. Впрочем, здесь сразу возникает множество вопросов. Какие способы взаимодействия с текстом возможны и невозможны в каждом из рассматриваемых случаев? Насколько быстрый доступ к большому количеству информации способствует (или наоборот – мешает) ее усвоению? Где проходит граница между личным выбором читателя и маркетинговыми стратегиями издательств или компаний, производящих планшеты? Насколько вообще уместен вопрос о необходимости выбора в пользу одной из форм?

Сафронов: Мне кажется, для начала надо установить различие между двумя подходами к печатному и электронному книгоизданию. Мы можем рассуждать об этом «изнутри» процесса чтения, обращаясь именно к опыту чтения как такового – и тогда для нас важным будет восприятие текста. И можем говорить «извне» – то есть так, чтобы опыт чтения не принимался по умолчанию за отправную точку. Электронная и печатная книга допускают разные способы обращения с собой. И разные способы не допускают. В одном случае я могу делать подчеркивания карандашом, писать на полях. В другом пока нет. Что это значит? Может быть то, что для меня важна не столько печатная книга сама по себе, сколько облако моих привычек, действий, соотнесенных с печатной формой книги?

Тогда выбирая в пользу печатной книги я выбираю себя, свои сложившиеся привычки. Личные предпочтения все-таки нельзя совсем вынести за скобки. Хотя, пожалуй, не совсем точно говорить именно о личных предпочтениях. Разве не влияет на выбор разница поколений, разница культурного окружения? Семиотическая разница конвертируется в разницу социологическую. Какой вопрос предлагает нам социологическая перспектива? Я полагаю, вопрос об условиях возможности чтения. Такого чтения, для которого разница печатного и электронного опознается как существенная. Вероятно, точно так же, как когда-то существенной для чтения была разница между книгами, изданными в старой и новой орфографии. А еще раньше – между рукописными и печатными книгами.

Рясов: Да, в этом случае тема, казалось бы – довольно узкая, становится почти необъятной. Чтение с экрана вполне вписывается в модель перенасыщенного техникой общества, в котором на место мышлению приходит обмен информацией. И в этом случае рубеж проходит уже не между ридерами и книгами, а между поверхностным и глубинным знанием.

Дело, конечно, не в том, что всё, содержащееся в книгах, по определению серьезно, а в планшетах – легкомысленно. Но сложно отрицать, что планшет и ридер – это приметы новой социально-политической ситуации, выстраивающей совсем иную систему координат: изобилие гиперссылок, мельтешение курсора по экрану, предпочтение коротких текстов длинным. Это можно соотнести с когда-то сформулированными Хайдеггером особенностями машинной техники, среди которых он отмечал следующую: техника всегда будет требовать производства нового оборудования.

На смену ультрасовременному планшету постоянно будет приходить новый, и необходимость «идти в ногу с прогрессом» становится едва ли не более важной, чем понимание сущности прогресса. У меня есть возможность сравнить происходящее в области чтения текстов со сферой звукозаписи, где с приходом цифровой эры наблюдаются схожие тенденции. Многие аранжировщики, толком не имевшие опыта работы в студии, тем не менее, всерьез уверены, что midi-синтезаторы вытеснили симфонические оркестры; изобилие плагинов и возможность бесконечно вносить правки в фонограмму часто лишь способствует погрязанию в деталях; в свою очередь слушатели всё больше теряют интерес к музыкальным альбомам, предпочитая им отдельные треки в режиме shuffle (и к тому же – в ужасающем mp3 качестве). Более того, просто сидеть перед колонками и слушать музыку сегодня кажется всё более странным, куда чаще она оказывается аккомпанементом для автомобильной пробки, напоминая чтение романа, совмещенное с ответами на мейлы, общением в соц-сетях и т.п…

Сафронов: То есть налицо ситуация всеобщей потери связности? Или все-таки ее преобразование? Конечно, сложно отрицать факт всё большего распространения мультискрининга – одновременной работы с несколькими «окнами» информации. Но для меня важно здесь в первую очередь именно слово «работа»: когда я работаю, я действительно чаще всего нахожусь в режиме рассредоточения внимания по разным каналам. Означает ли это утрату способности делать что-то медленно? И нужно ли полагать, что мышление существует только там, где есть место медленному, сосредоточенному на чем-то одном погружению в предмет? Да, технические средства постоянно меняются и это накладывает на мышление свой отпечаток.

Вместе с тем, какими бы техническими средствами не был вооружен человек, пока остается необходимым и, я думаю, еще долго будет необходимым, «собирать» инструментарий через внеинструментальные, смысловые практики. Как, впрочем, существует и обратная необходимость: «собирать» смыслы посредством использования технических устройств. Пожалуй, у этого множества акторов (в терминологии Латура) не стоит искать центр. Наделить какую-то позицию приоритетом, занять командную высоту в этой ситуации не представляется возможным. Главное, мне кажется, заключается в том, что выбор происходит не между принятием техники или отчуждением от нее, а между желанием сохранить нематериальную автономию субъекта и потребностью выработать новую концепцию радикально неавтономного субъекта.

Мы живем в мире зависимостей. Признание этих зависимостей на концептуальном уровне образует задачу своего рода экологии мышления.

Рясов: Конечно же, медлительность не всегда является обязательным условием в деле мышления. Но им не является и поспешность. Именно поэтому и нет больших оснований для веры в приоритет наращивания темпов. С одной стороны в последнее время появились довольно-таки убедительные исследования о том, что при чтении с экрана люди чаще не дочитывают тексты до конца.

Книга действительно обладает тоталитарным свойством захватывания внимания – в отличие от ридеров, практически каждый из которых заботливо дополняет библиотеку компьютерными играми, музыкой, калькуляторами и календарями. В то же время рассредоточение внимания, безусловно, способно помогать мышлению, в том числе и в работе с текстом. Но это отнюдь не означает, что так происходит всегда, а медлительность и сосредоточение – это ошибки прошлого. Дело не в зловещем образе рассеивающей внимание техники. В области звукозаписи или сценических выступлений приходится иметь дело с таким количеством оборудования, приближение к которому в работе, связанной с написанием или редактированием текстов, вряд ли покажется кому-то целесообразным в ближайшее столетие.

Что действительно настораживает, – это мнимость неизбежности полной замены одной модели другой (кстати, я совсем не уверен в убедительности концепции автономии субъекта в прежние эпохи). Куда более продуктивным мне представляется совмещение этих систем. Вопреки желаниям производителей планшетов, изобретающих трогательные слоганы вроде «Save trees – read e-books», далеко не во всех случаях появление нового формата означает необходимость отказа от старого. В искусстве чаще приходят в голову другие примеры: когда появилось кино, оно не было снятым на камеру театральным спектаклем, а изобретение синтезатора не отменило акустические инструменты. Было бы весьма интересно читать в электронном виде тексты, созданные именно для чтения на экране – в конце концов, опыты ХХ века (от «метода нарезки» Берроуза до «романов-ссылок» Павича) говорят о том, что этот пока не существующий жанр имеет колоссальный потенциал.

Сафронов: Я понимаю это, как указание на проблему зависимости содержания сообщения от средств его передачи. Проблема, как мы знаем, диагностирована довольно давно. И как таковая, наверно, уже не очень теоретически интересна. Важным для меня лично кажется одно следствие: стандартизация сообщений, передаваемых посредством некоторых каналов. Да, конечно, кино не отменяет театр, а синтезатор – акустические инструменты. Но вот количество тех, кто увлечен театральной формой сообщения гораздо меньше тех, кто так или иначе понимает (воспринимает) язык кино.

Что-то подобное, мне кажется, происходит и с музыкальным искусством. «Живая» симфоническая музыка кажется многим пресной и скованной. Укрепляются стандарты, ориентированные на возможности технического воспроизведения. И выступить за их пределы могут очень немногие. Само обращение к «живой» музыке, «живому» звуку и так далее становится приметой особого стиля потребления, доступного только для представителей социальных элит.

В этом же направлении движется сегодня и развитие высшего образования, а равно и дополнительного образования. Стремясь сократить издержки, вузы «оптимизируют» рабочее время и преподавателей, переводя всё больше курсов в онлайн. А для тех, кто хочет иметь возможность индивидуальных личных консультаций с преподавателем, предоставляется соответствующая услуга за отдельную плату. Поэтому, если вернуться к нашей теме, совмещение разных способов работы с текстами, о котором говорите вы, – оказывается на поверку тестом на социальную исключительность. Те, кто может позволить себе купить планшет и ридер, и одновременно обладает достаточным количеством свободного времени, чтобы читать бумажные книги не только в метро по пути на работу, действительно смогут наслаждаться всей полнотой доступных средств и форм обращения с текстами, звуками, чем угодно. На долю же подавляющего большинства остается ограниченный набор стандартных средств – причем представители этого большинства даже не будут в состоянии осознать его ограниченность. Каким образом сделать так, чтобы технологии, и в частности электронное книгоиздание, противостояли социальной сегрегации – вот, что меня беспокоит.

Рясов: Проблема стандартизации здесь является ключевой. И в этом случае уже не так важно, каким способом была достигнута стандартизация, хотя интересно, что именно безграничное цифровое многообразие в итоге замыкается на набор однотипных меню. Кстати, на фоне этой ситуации и чувство собственной социальной исключительности редко оказывается радостным.

Продолжение статьи на сайте интернет-газеты "Частный корреспондент"