Год назад творческая встреча с режиссёром Сокуровым задала старт проекту «Открытая библиотека», цель которого – доказать, что библиотеки могут играть актуальную роль в современной культуре.

На дне «Открытой библиотеки», книжном фестивале, прошедшем на петербургском рукотворном острове Новая Голландия,Александр Сокуров – гость особый.

Режиссер рассказал «Известиям» о непростых отношениях с библиотеками и о том, чем ему мешает образование историка.

– Вы своим участием не впервые поддерживаете проект. Библиотека для вас явно играет важную роль.
– Библиотека вошла в мою жизнь поздно – когда я поступил на исторический факультет Горьковского (ныне Нижегородского) университета. Визиты в библиотеку мне всегда давались тяжело: мешали люди рядом, огромные читальные залы. Было психологически дискомфортно. Больше всего я любил библиографические отделы, где можно перебирать старые карточки. Уже одно это – когда просто смотришь, какая есть литература на интересующую тему, многое дает. Сейчас в библиотеках бываю редко. У меня большая библиотека дома. Всё, что мне нужно для работы, в ней есть. Потом, нужную книгу я могу купить в любом магазине. С этим в Петербурге всё хорошо. Есть чудесный магазин на Фонтанке, который организовала талантливая молодежь. Там ощущается петербургская атмосфера. Конечно, библиотека в том виде, как она существовала раньше, мне не нужна. Думаю, молодежи тем более. Библиотечная практика нуждается в очень серьезном «идеологическом» пересмотре.

– Тогда какой вы видите современную библиотеку?
– Скорее местом клубного формата, с небольшим кафе, выходом в интернет, периодикой разных стран мира. Лично мне важно, чтобы была литература об архитектуре. Обязательно нужна видеотека – с серьезной обработкой ее состава, без какого-либо сора. Читатель должен понимать, что здесь собрано лучшее из того, что создано человечеством. Библиотека должна, образно говоря, задавать интонацию чтения.

– Навыки, полученные на истфаке, помогают вам при работе в кино выдерживать баланс между исторической правдой и вымыслом?
– Главное противоречие в том, что в истории нет никакой правды. Ни одна историческая ситуация не описана объективно. Это касается даже тех событий, которые затронула визуальная фиксация: документальный кинематограф или фотография. В любом случае – только часть целого. Всякое историческое исследование пропущено сквозь субъективную – иногда случайную – позицию. Снимая ту или иную историческую сцену, я отдаю себе отчет в том, что это заведомо локальная ситуация, не претендующая на глобальное обобщение. Кинорежиссеру ограниченность взгляда задает сама камера. Рамка кадра – это уже композиционное ограничение. Зритель видит только то, что попадает в пределы этих четырех углов. А сколько всего происходит за ними! В кино нельзя видеть одновременно конкретное и общее. В кино такого языка пока нет, в отличие от языка литературы. Вообще образование историка мне, конечно, мешает.

– Как у вас складываются отношения с современными авторами?
– Крайне непросто. Я привержен классической русской, европейской литературе и «загубил» свой вкус Диккенсом, Пушкиным, Чеховым. Выбирая круг авторов, запускаешь в душе некий процесс, так что подходить к этому нужно избирательно. Я никого другого не могу подпустить к себе так близко, как писателя. И ни перед кем другим я не могу так раскрыться. Книга – великая вещь, основа культуры. Даже если человек растет в очень тяжелых обстоятельствах, никто ему не помешает читать книгу. А ведь сколько молодых сейчас не могут получить хорошее образование. Система платного образования явно преждевременна.

– Как бы вы определяете отношения кинорежиссера и автора?
– Автор первичен, он задает эстетические принципы. Но в плане сюжета я считаю себя более свободным: собственно сюжет никогда не принадлежит автору в полной мере. Его складывание – длительный интегральный процесс, в котором повинны и другие авторы, и сама жизнь. Мне кажется, режиссеру нужно не нарушать достоинство автора и привлекать внимание к первоисточнику (смеется). Конечно, может, на небесах Флобер подойдет ко мне и уши надерет, но мне приятно слышать, что кто-то после моего фильма «Спаси и сохрани» впервые прочитал «Мадам Бовари».

– Как вы относитесь к возможности постигать литературу через слушание аудиокниг и уходящий в небытие радиотеатр?
– Это очень плохо, что радиотеатр уходит. Если я и хотел быть режиссером, то радиотеатра, а не кино. Я и сейчас не очень люблю кино, а радио очень люблю. А вот к звуковым книгам отношусь отрицательно: всегда мешает необъективность процедуры. Любой артист ставит свое логическое ударение, интонационные акценты. Всё превращается в абсурд. Слушателю навязывают совсем иные смыслы, не те, которые возникли бы при самостоятельном чтении. Литература существует для того, чтобы быть с ней один на один, без посредников. В крайнем случае – мама, с которой человек связан космической связью. Мамин акцент не нарушит нашей самости. Нам нужно самим творить это чудо: складывать из букв слоги, из слогов – предложения, а из предложений – страницы.

– Что вы читаете сейчас?
– Только книги по истории Второй мировой. Это связано с работой над фильмом «Франкофония» – о том, как удалось спасти Лувр во время немецкой оккупации. Там будут совмещены игровые и документальные эпизоды. Это финансируют Германия и Франция. В октябре начнутся большие съемки во Франции. Надеюсь, фильм будет готов в феврале–апреле.